Он никогда не плакал и не давал обидчикам сдачи, мужественно снося все побои и унижения.
Прямо как один парень с крестом около 2550 лет назад.
Синебородый был последним человеком, кому я бы стал рассказывать свои шутки, но однажды мы с ним остались в баре вдвоем. Будь там еще кто-нибудь из персонала, я бы не решился к нему даже подойти.
На станции те же правила, что и в тюрьме: «заговорил с опущенным – сам стал опущенным». Вместо надзирателей – офицеры, вместо авторитетов – ассистенты.
Когда я подошел к нему, он нервно вздрогнул в ожидании очередного акта издевательства, но я поздоровался и рассказал одну из своих любимых шуток. Он удивленно посмотрел на меня, а потом улыбнулся. Я спросил, нравится ли ему то, что я сочинил, и он кивнул в ответ.
Его звали Борис. Мы начали общаться. Тайно передавали друг другу записки. Незаметно для остальных разговаривали в техтоннелях. Я даже провожал его к шаттлу после конца смены, мы встречались в заранее оговоренных местах, периодически их меняя, что бы никто случайно не увидел нас вместе. Оруэлл мог бы нам позавидовать.
Мы подружились. Он был счастлив наконец найти кого-то, с кем можно провести время, а я обрел человека, который понимает и ценит мой юмор. Я научился не обращать внимания на его бороду, и каждый день радовал Бориса новыми шутками.
— Знаешь, чем отличается китобой от карпобоя? — спрашивал я.
— ? — удивленно отвечал он.
— Размером гарпуна — и я громко смеялся.
Он написал мне, как зовут каждую плиточку в ассистентской, а на вопрос «откуда ему это известно?», Борис с гордостью протянул бумажку, где было написано, что все 64 имени придумал он сам.
Один раз мы договорились открыть друг другу свой самый страшный секрет. Я поведал ему историю про Рубена Миллса, а он показал мне тетрадку с зелёным сердечком, почему-то подписанной как «Укушу тебя за ушко», и написал, что тайно ведет в ней дневник, правда показать что-либо оттуда наотрез отказался. Я уважал его тайну и не стал допытываться.
Мы общались около пяти смен, но однажды один из ассистентов заметил, как Борис что-то осторожно выводит в своей тетрадке. Серый шакал подскочил к нему, выхватил тетрадь и убежал к своим братьям по комбинезону. По зелёному сердечку на обложке я узнал тот самый дневник.
Ассистенты, увлеченные содержимым находки, мгновенно оживились и, то и дело прыская от смеха, поглядывали в мою сторону.
— Эй! — крикнул мне один из них, Раян Мюллер — да он в тебя втюрился! Вот, посмотри! — серомундирники захохотали и кинули мне тетрадь.
В дневнике было несколько признаний в любви, бесчисленные цветки, сердечки, котоушки разных цветов и размеров, нескладные стихи и рисунок нашего с Борисом личного шаттла с гидропоникой в отдельном отсеке. Мы были нарисованы на нем стоящими, обнявшись перед аирлоками, а рядом играли трое наших синебородых детей, две кошки и корги. На каждое живое существо на рисунке указывала стрелочка с именем.
Ассистенты смеялись и улюлюкали.
Я не увидел в этом ничего плохого, было даже немного приятно, но случайно дневник раскрылся на другой странице. В первой попавшейся на глаза записи говорилось о том, какой я отличный друг и самый лучший человек в мире, вот только то, что я сочиняю, Борису на самом деле кажется глупым и ни капельки не веселым. Он писал о том, что боится, что если перестанет улыбаться и смеяться над моими шутками, то останется совсем один.
Не веря своим глазам, я посмотрел на Бориса. По его щекам и синей бороде ручьем катились слезы. Я впервые увидел, как он плачет. Борис отвел взгляд, снял свою белую маску, схватил Пун-Пуна и выбежал из бара. С того дня мы больше никогда друг друга не видели.
Всё основано на реальных событиях.